Умереть — это как переехать в Тасманию.
Все говорят, что там круто, но никто не спешит проверять.
Greg Bryk
Solomon Weiss [Соломон Вайс] | • Ласомбра, X поколение [Анархи] |
✝ ✝ ✝
— облик —
• Человечность: 5
• Мировоззрение:[indent] Сол — ласомбра, сознательно избравший путь анархии как возвращение к истокам своего клана. Так же, как и сир, он видит себя наследником первых диаблеристов, восставших против тирании допотопного прародителя, и считает современных соплеменников предателями их дела. Для Соломона лояльность анархам — принципиальная позиция: он искренне верит, что каждый сородич должен быть сам себе хозяином, без диктата старейшин, использующих секты для вечной гегемонии. Никакой ложной благодати Камарильи, никакого бессмысленного мракобесия Шабаша. Анархия — это честный хаос для хищников и право сильного выживать по своим правилам. Его сопротивление является логическим и неизбежным результатом того, что Система делает с человеком, который слишком верил в её возможность быть справедливой. А потому вся нежизнь Соломона — это вечное «А вот хуй вам!» в лицо любой иерархии, претендующей на власть над ним. К другим анархам относится с прагматичным пониманием, циничной солидарностью и нулевыми иллюзиями. Их недоверие к нему, представителю клана ласомбра, считает здравым и оправданным, и сам руководствуется тем же принципом.
[indent] Характер Сола сейчас — коктейль из цинизма, чёрного юмора и расчётливого прагматизма. На бессмертие смотрит как на затянувшийся боевик категории Z, где скучные эпизоды забывает, кровавые сцены комментирует едкими шутками, смерть недруга встречает анекдотом про кенгуру. Нарочитая грубость, наглость, фамильярность и возведение в абсолют образа быдла Крокодила Данди — сознательная маска, которая позволяет самому не поехать крышей, а соперникам недооценивать бывшего полицейского, устраняющего угрозы, и дотошного журналиста, собирающего компромат. Живучестью сравним с тараканом, потому и к нежизни подходит без романтики, дисциплины использует как инструмент, а кровь пьёт с той же небрежностью, с какой заправляет бензобак авто. Людей рассматривает как ресурс, бессмертие — как рутинную работу, а опасность — как вызов изобретательности. Над идеей окончательной смерти безбожно иронизирует, воспринимая её как шанс «выспаться» после ночной смены длительностью в вечность, где единственные яркие моменты — хаос и борьба.
• Особенности внешности:
[indent] Высокий, худощавый и потрёпанный жизнью мужчина средних лет. Лицо, когда-то загоревшее, ныне бледное, с резкими чертами, в уголках зелёно-голубых глаз виднеется сеточка морщин, какая бывает у часто смеющихся людей. Волосы светло-русые с рыжеватым оттенком, выгоревшие под палящим австралийским солнцем и небрежно зачёсанные назад. В подарок от стресса последних лет жизни получил раннюю седину на висках и тёмные круги под глазами, а перед смертью ещё и не успел побриться. На теле тут и там раскиданы старые шрамы: от пулевых ранений, колотых ран и переломов, полученных при службе в полиции. Один из зубов — нижний первый премоляр — заменён на золотой протез.[indent] В одежде не придерживается какого-то определённого стиля, не следит за какой-либо модой, одевается по-городскому практично, но питает странную тягу к гавайским рубашкам в сочетании с кожаными куртками или пиджаками. В остальном предпочитает внешне не выделяться — обычные джинсы и футболки, удобная обувь, никаких украшений. Единственная «фишка» стиля это очки-авиаторы с жёлтыми стёклами.
[indent] Говорит громко и чётко с австралийским акцентом, щедро сдобренным родным сленгом, обладатель лающего гомерического хохота и улыбки-оскала. Походка пружинистая, лёгкая и развязная. Не скупится на жесты руками и трёхэтажные маты в речи, когда выходит из себя. Всегда носит при себе блокнот, ручку, пачку сигарет и спички. В зеркалах и прочих отражающих поверхностях не отображается.
— история —
• Сир: Ксавье Ривера
• Дитя: -[indent] Перт — родина австралийского быдла, и родители Сола не были исключением. Молодая парочка, Майкл — девятнадцатилетний автомеханик, развлекающийся с девчонкой на заднем сиденье своей машины, Тесса — работающая за гроши семнадцатилетняя официантка в придорожной кафешке. Он — потомок бунтовщиков-ирландцев, отправленных в Австралию за преступления против Британии, она же — сбежавшая от семьи внучка историка-антрополога, чей род уходит корнями к местным аборигенам. Само рождение Сола — весьма предсказуемый исход страсти двух любовников, которых подвела резинка, а денег на подпольный аборт не было. Зато был молодёжный девиз «да как-нибудь прорвёмся» — и вот у них на руках оказался младенец, названный Тессой в честь её дедушки Соломоном. Ещё более предсказуемо, что спустя год и три месяца молодой папашка слился, устав от орущего сына с раздражённой любовницей и исчезнув в неизвестном направлении. Зато смешно, что первое слово, которое сказал Сол, было «блядь» — он слышал его из уст родителей куда чаще, чем «мама», «папа» или «дай». Такие вот дела.
[indent] Тесса вернулась в домой к родителям и дедушке, и те не вышвырнули блудную дочь на улицу. И даже больше — приняли под своей крышей её сына, Соломона-младшего, а не сдали его в детский дом. За это стоит сказать спасибо Соломону-старшему, мудрому профессору и человеку крайне высоких этических стандартов, который полюбил правнука, названного в его честь. Дальше всё сложилось намного лучше, чем начиналось: Тесса помирилась с родителями, устроилась секретаршей в какую-то контору, а её сын остался под присмотром прадеда, бабушки с дедушкой и приходящей в дом няньки.
[indent] Сам Сол мало что помнит уже о своём детстве. Кажется, оно было нормальным. Школа со скучными уроками, ловля лягушек и пауков по диким зарослям, разбитые падением с велосипеда коленки, ночи на природе под вой одичавших собак, презрительные взгляды соседей на него и его мать. Юность Сола выдалась тоже вполне прозаичной: свидания с девчонками, стрельба из воздушки по крокодилам, драки со сверстниками, ссоры с матерью и дедом с бабкой, первые выкуренные тайком сигареты, сёрфинг на морских волнах и хождение под парусом с прадедом. Он рос диковатым, независимым, свободолюбивым и чересчур своенравным молодым человеком, презирающим жополизов и тех, кто родился с золотой ложкой во рту. Единственным авторитетом для Сола был прадед, которого он боялся в той же степени, в которой и уважал, но после его смерти совсем отбился от рук. Он начал стыдиться своей семьи: матери — шлюховатой секретарши, спавшей со своим боссом за премию; деда — старого фермера, который больше интересовался кукурузой, чем жизнью вокруг; бабки — истеричной католички, постепенно впадающей в старческое слабоумие. Прадед учил его быть гордым, быть сильным, стойким, не отступать от того, что он считает правильным и честным, и самое главное — быть Человеком. Именно так, с заглавной буквы. Быть Человеком с большим сердцем и необъятной душой. Домашняя атмосфера после смерти прадеда же представляла собой нечто крайне противоположное.
[indent] Из дома Соломон ушёл в семнадцать, прямо как мать когда-то, и никогда об этом не жалел. Даже когда спал на улице, даже когда работал то грузчиком в доках, то портье в отеле, то официантом в ресторане, то рыбаком в море. Даже когда не жрал три дня, снимал угол вместе с нариками-музыкантами и донашивал вещи, которые находил на помойках. Лучше уж так, чем вернуться домой, где не было души. Единственный раз, когда Солу повезло в жизни, было знакомство с копом — мистером Харви Беком. Офицер Бек расследовал дело, связанное с местной мафией, подмявшей под себя докеров, и ему требовался кто-то, кто был достаточно отчаян, чтобы выдать себя за бродягу, нуждающегося в работе, и достаточно честен, чтобы вписаться в опасное расследование. Сол болтал с моряками и грузчиками, собирал информацию, записывал партии грузов и названия кораблей, подсматривал за начальником порта и капитанами, чтобы позже сливать всё офицеру полиции. Когда раскрытое дело прогремело на весь Перт, а чёрно-белая фотография Сола, стоявшего рядом с офицером Беком, появилась в газете, Соломон ухватился за тот единственный шанс вылезти из дерьма своей жизни.
[indent] Харви дал ему протекцию в поступлении в полицейскую академию Перта, которую Сол окончил достойно. После выпуска его приставили к одному из участков, хотя принципиальность и острый язык сыграли против Соломона: начальство перевело его на другой конец города, подальше от Харви, опасаясь, что тот будет покрывать неудобного новичка. Но полицейскую волну молодой мистер Вайс оседлал с той же ловкостью, что и морскую: со своим непокорным нравом, стремлением к справедливости, к наказанию виновных, к тому, чтобы сильных мира сего опускать мордой в грязь за преступления перед людьми — профессия полицейского подходила его бунтарскому духу как нельзя лучше, направляя его не в хаос разрушения, а в восстановления порядка города. Если вы читали австралийские газеты, то могли знать о том послевоенном буме, который переживали крупные города, насквозь пропитанные коррупцией на всех уровнях власти. Криминальные синдикаты, связанные с проституцией и наркоторговлей. Экологические преступления со сливом токсичных отходов в залив. Исчезновение мигрантов, особенно из Восточной Европы, жертв работорговли. Весьма ожидаемо, что Соломон загорелся идеей карьеризма на фоне такого кризиса общества.
[indent] Первой ступенькой лестницы службы стала должность патрульного офицера — Сол работал в криминальном районе Перта, отличался жёсткими, но чистыми задержаниями: не брал взяток, не покрывал банды. В своём участке он прославился заявлениями вроде: «Если ловишь вора — сажай. Если ловишь вора в погонах — сажай в первую очередь». Полицейская служба не обошлась без неприятностей: Сол получал регулярные выговоры начальства за «неуважение к вышестоящим», но ложкой мёда в чане говна были благодарности от горожан, интервью в газетах, выписанные премии, слава молодого и подающего надежды честного копа. К двадцати восьми годам Соломон дослужился до детектива по борьбе с коррупцией, куда был переведён после успеха в громком деле — он смог собрать железные доказательства против шефа местной ОПГ, связанной с политиками, и даже остаться в живых. Хотя попытки покушения были: дважды Сол катался в чужом багажнике на заброшку и свидания с пытками (выжил благодаря спасению напарником в первый раз и усилиям поисково-спасательной группы во второй), с десяток раз попадал в больничный стационар с травмами и ранениям, один раз пережил клиническую смерть. В реанимации, где молодого детектива однажды откачивали, познакомился со своей будущей женой — медсестрой Фелицией Макгарт. В тридцать два года Соломон стал старшим детективом своего участка и всё так же игнорировал чьи-либо социальные статусы: обыскивал виллы без предупреждения, вызывал власть имущих господ на допросы как рядовых подозреваемых. В тридцать три Соломон готовился к тому, чтобы занять место капитана полиции, который должен был совсем скоро уйти на пенсию.
[indent] Это были хорошие годы. Любящая жена и маленькая дочь дома, даже если Фелиция с укором говорила, что он любит работу больше, чем семью, и Солу было нечего возразить. Зато его окружали надёжные друзья и коллеги, верный напарник, гордящийся Солом старый офицер Харви Бек. Выходные были с традиционным барбекю, гулянками в любимом полицейскими баре и выходом в море под парусом — Соломон, как любой уважающий себя и свои корни австралиец, купил маленькую яхту, на которой выбирался рыбачить и дышать морским воздухом подальше от берега с его городским шумом. Впереди ждала должность капитана полиции, а может быть, что и комиссара Перта, и на светлом горизонте не было ни намёка на бурю…
[indent] А потом вся жизнь стремительно полетела в ад.
[indent] В его руках было сложное дело, тянущееся почти девять месяцев — расследование потока героина из Юго-Восточной Азии, и детектив Вайс вышел на судоходную компанию «Southern Cross Freight», принадлежащую некоему Аластору Блэку. Чем дольше Соломон распутывал ниточки, тем хуже становились открытия: морские грузы в виде контейнеров с мешками риса и шерсти имели фальшивые переборки. За ними прятались героин «Белый Дракон» (опий-сырец из Золотого треугольника) и толком не говорящие на английском девушки из бедных регионов Европы. Их документы указывали на «работу горничными», но реальностью была продажа в бордели Сиднея, Аделаиды и самого Перта для обслуживания моряков, бизнесменов и криминала. Прикрытие преступной схемы могло похвастаться высоким уровнем: Блэк использовал связи с коррумпированными профсоюзными боссами докеров и отставными морскими военными, обеспечивающих «зелёный коридор» его судам в порту Фримантл, а одним из ключевых покровителей являлся портовой начальник Перта.
[indent] У Сола на руках были все доказательства причастности мистера Блэка к наркотрафику и торговле людьми: фотографии девушек в «залах ожидания» на складах Блэка перед отправкой клиентам; мешки с героином с маркировкой SCF; копии коносаментов с двойными описями груза; записанный на диктофон разговор Блэка с капитаном судна: «Если груз в контейнере 7G заинтересует таможню — затопи его к чертям. Белых голубок жалко, но песок дороже». Всё складывалось идеально для того, чтобы это раскрытое дело прогремело на весь город, а Соломон занял место капитана своего участка.
[indent] Но мы здесь не за идеальными историями успеха.
[indent] В понедельник, во время плановой проверки рабочего кабинета детектива Вайса в участке, в нижнем ящике стола Соломона обнаружили небольшой пакетик «Дракона», поддельные миграционные формы на трёх девушек, заполненные рукой Вайса и обещающие им работу, с его подписью и отпечатками пальцев, а сверху — конверт с крупной суммой наличными. Утром во вторник две жертвы траффикинга дали показания детективу Мэйсону, напарнику Сола: «Мистер Вайс обещал нам легальную работу в Перте, но хотел отправить в какой-то «клуб» для моряков! Он брал с нас деньги за «оформление»!». В полдень информатор-бухгалтер «Southern Cross Freight» внезапно признался, что Соломон шантажировал его, требуя фальсификации документов SCF. К полуночи аноним подкинул напарнику Мэйсону фотографии Соломона, принимающего конверт от известного сутенёра в тёмном переулке.
[indent] Менее чем за двое суток от репутации детектива не осталось ни следа.
[indent] Соломона вызвали в кабинет комиссара в среду утром, предъявив находки и компрометирующие доказательства. Жетон, табельное оружие и полицейское удостоверение изъяли немедленно. Конечно, юристы департамента полиции признали подброшенные улики «сомнительными» и «возможно, подложенными» для прямого уголовного дела, но сам факт находки наркотиков и документов в кабинете героя-детектива был достаточным по внутренним правилам и уставу полиции для немедленного увольнения. Репутация службы была важнее правоты одного человека.
[indent] В четверг утром комиссар подписал короткий приказ об увольнении Соломона в связи с дискредитацией звания офицера полиции без выходного пособия, пенсии и права на реабилитацию. Награды — медаль «За выдающуюся службу» — были аннулированы. В пятницу состоялась публичная казнь в СМИ в виде разгромных статей с фактами, свидетельствами и фотографиями под заголовками «Падший герой Перта» и «Детектив-наркоторговец?». В субботу его семье начали угрожать по телефону, жена потребовала развода и уехала к родителям, забрав дочь. В воскресенье Сол остался ни с чем.
[indent] Крах карьеры Соломона стал не просто увольнением — это был крах веры в саму идею справедливости. Его трансформация в анарха началась не с укуса сородича, а с горьких уроков, которые преподала ему жизнь: он искренне считал полицию инструментом защиты слабых и верил, что погоны и кодекс чести делают его силой добра. Реальность же влепила отрезвляющую пощёчину: система защищала не людей, а иерархию власти, и стоило только тронуть по-настоящему «неприкасаемых», она сожрала своего служителя с потрохами. Предательство напарника и всех детективов, с которыми они вместе пили пиво после смен, доказало, что доверие есть слабость. Социальные институты стали орудиями его уничтожения. Даже правда оказалась бессильна против денег и влияния. Власть коррумпирована по определению: министерства, полиция, коллеги — все продажны, и люди на вершине этой пирамиды заботятся только о себе.
[indent] Кто возьмёт на работу опозоренного копа?
[indent] Соломона приметила и подобрала себе крошечная скандальная газетёнка «Вестник Перта». Редактор Уилл Моррис, бывший адвокат, потерявший лицензию после скандала с застройкой трущоб, увидел в Соломоне в первую очередь дешёвую рабочую силу — Сол был не в том положении, чтобы отказываться от шанса хотя бы как-то заработать на хлеб и с охотой принял предложение Морриса об устройстве журналистом «Вестника». К тому же, скандальное имя бывшего полицейского в штате привлекало внимание (пусть и негативное) читателей — процент продаж заметно вырос, когда стало понятно, кого взял под своё крыло «Вестник». Третьей, менее циничной причиной, которая повлияла на решение Морриса рискнуть, приняв Вайса на работу, стал тот гнев против системы, который роднил их обоих. Поэтому Моррис дал Солу шанс как журналисту-разгребателю грязи. И Сол полностью оправдал доверие редактора.
[indent] Статьи Соломона били исключительно по полиции и системе правосудия, винтиком которой он когда-то был. Используя свои инсайдерские знания, он работал над разоблачениями коррупции в участках, о которых он знал; над историями о бездействии полиции в делах простых людей и расследованиями слишком мягких приговоров важных шишек. Из-под печатной машинки выходили публикации о расизме и жестокости в рядах полиции, а также о связи копов с криминалом. Те статьи были едкими, наполненными ядовитым сарказмом, а фотографии ловили полицейских в компрометирующих ситуациях. К полицейской волне, когда-то уважаемой и родной, Соломон теперь питал лишь глубокую личную ненависть, смешанную с презрением. Он видел в них не бывших коллег, а олицетворение продажной системы, сломавшей его. Его цель была не реформа, а публичная порка, которую когда-то устроили ему. «Они не защитники. Они — крысы в форме, пляшущие под дудку своих хозяев». Статьи Соломона, подкреплённые его скандальной известностью, будоражили общественность. «Вестник» из задворок СМИ превратился в больную мозоль для полицейского управления Перта. Тираж рос, и Сол упивался местью, которую устроил бывшим коллегам, напарникам и друзьям.
[indent] Позднее Моррис, чьё здоровье начало сдавать, а сам он стал уставать от борьбы и давления, продал долю «Вестника» Соломону. Сол стал совладельцем и редактором, чтобы выжать из газеты максимум. Тогда же он задумал амбициозный ребрендинг, переименовав газету в «ЩИТ» (The SHIELD) — как горькую иронию над его прошлым и символ новой миссии: защищать людей от Системы словом и фактом. Это был грандиозный шанс вернуть утраченные влияние и статус, но уже на своих условиях.
[indent] И когда начало казаться, что жизнь налаживается, падение обратно на дно повторилось с пугающей точностью.
[indent] Конец пришёл не громом, а тихим удушьем. Соломон Вайс, в своей вечной комбинации потёртой кожаной куртки и вызывающе яркой гавайской рубашки, чувствовал, как почва уходит из-под ног. Его «ЩИТ» — дерзкий, ядовитый, кричащий правду в лицо продажной системе — вдруг начал трещать по швам с необъяснимой быстротой. Сол вложил в эту газету всё: горький пепел разбитой карьеры копа, ярость затравленного зверя, последние гроши и крохи надежды, что словом можно сокрушить то, что не сломили погоны.
[indent] Сперва — мелочи. Свидетели, чьи показания ложились в основу разгромных статей, вдруг отказывались от своих слов. Твердили что-то невнятное про «неправильно поняли», «не помню», а то и просто переставали брать трубку. Источники внутри властных структур, сливающих Соломону компромат, иссякли. Двери захлопывались, в глазах людей читался лишь холодный страх или презрение. Мир, который он знал изнутри, внезапно замолчал, окружив его глухой стеной.
[indent] Потом изменились люди в редакции. Заместитель, обычно шумный и инициативный, стал избегать встреч, бормоча что-то о «семейных обстоятельствах». Бухгалтер нервно теребил очки, представляя всё более мрачные финансовые прогнозы, словно деньги испарялись сами собой. Молодые репортёры перешёптывались в курилке и тут же замолкали при его появлении. Сол ловил на себе тяжёлые взгляды, чувствовал ледяную отстранённость. Он пытался встряхнуть команду, кричал, шутил, подбадривал как мог, но энтузиазм гас. Предательство витало в воздухе, Соломон видел симптомы, но не понимал причины болезни.
[indent] Вскоре набежали шакалы. Конкурирующие издания, прежде снисходительно ворчавшие, вдруг ополчились с невиданной злобой. Каждый новый номер «ЩИТа» встречался шквалом «опровержений» и «разоблачений» в адрес самого Соломона. Его клеймили «параноиком», «мстительным неудачником», «фабрикантом лжи». Статьи были полны яда и полуправд, вырванных из контекста цитат, намёков на его психическую нестабильность. Давление нарастало как морской прилив перед штормом. Рекламодатели стали отказываться от сотрудничества. Распространители требовали предоплату, которой не было.
[indent] Апофеозом абсурда стало утро предательства. Сол пришёл в редакцию, готовый к бою, с макетом нового, революционного номера, но на его столе лежала пачка белых листов с подписями его людей. Коллективное заявление. В нём он обвинялся во всём: в фабрикации фактов, в шантаже информаторов, в невыплате зарплат, растрате финансирования на свои нужды, в сексуальных домогательствах, в психической неадекватности. Прилагались сопроводительные документы — фальшивые распечатки, поддельные финансовые ведомости, даже справка от какого-то неизвестного психолога. Соломон стоял посреди офиса, шум в голове заглушал всё. Он смотрел на пустые столы, на лица бывших коллег — испуганные, виноватые, злорадные. Мир ополчился против него с беспринципной жестокостью. И не было ни одного злодея как Блэк в прошлый раз. Была стена из мелких уколов, предательств, лжи и молчаливого согласия. Система не била его дубинкой на этот раз. Она душила тихо, используя страх, алчность и глупость окружающих как удавку.
[indent] Финал был стремительным и беспощадным. Банк отозвал кредит. Крупная медиа-группа «спасла» бренд «ЩИТа» от разорения, вызванного безответственностью владельца. Соломона Вайса вышвырнули из его же газеты без гроша за душой. Его имя, с таким трудом начинавшее звучать громко и весомо в журналистике, теперь навсегда стало синонимом позора, беспринципности и безумия. Второе падение оказалось страшнее первого. Оно уничтожило не карьеру, а последнюю веру в саму возможность сопротивления законными методами. Если правда — лишь повод для травли, если люди — лишь стадо, готовое поверить любой лжи, если мир так легко обращается в хаос предательства без видимой причины, то где искать точку опоры?
[indent] Он вышел на улицу, держа лишь картонную коробку с пыльным блокнотом, ручкой и жёлтыми авиаторами. Здание его газеты уже пестрело чужими логотипами. Внутри гудел принтер, печатая чью-то чужую, удобную правду. Его второй шанс, выстраданный, выгрызенный зубами из судьбы, был растоптан невидимой силой абсурда и всеобщего предательства. Осталась только глухая безысходная ярость. Крах «ЩИТа» добил в Соломоне Вайсе не просто редактора. Он добил человека, верящего в смысл борьбы. Остался лишь циник с пустотой внутри.
[indent] Дешёвая бутылка виски, дым сигарет, безысходность в сердце. Если у жизни есть дно, то Соломон оказался на нём. Карьера копа — прах. Газета «ЩИТ» — пепел. Репутация — грязь. Жена — давно развелась и ушла. Друзья — дурная шутка. Даже тени казались ему более надёжными спутниками. Он был пустой скорлупой, наполненной лишь едкой горечью и слепой яростью, настолько всепоглощающей, что даже навязчивые мысли о петле казались слабой отсрочкой. Ярость поглощала отчаяние — Сол вернулся к самому началу своего ада, к Аластору Блэку. Снова смотрел на документы, копии которых сохранил с того дня, как всё в его жизни пошло под откос, на скупые строчки, на фотографии этого холёного стервятника-британца в дорогом костюме. Паранойя услужливо шептала, что и во втором падении Вайса так же виноват Блэк, пускай прямых доказательств этого не было, впрочем, как и других подозреваемых. И чем сильнее всё в его жизни ломалось, тем яснее становилось: Сол — пылинка. Нищий, опозоренный бродяга против империи денег, связей и чего-то тёмного, чего он не может понять, но что чувствует кожей. Законные методы? Не работают. У него нет ни сил, ни денег, ни имени. Только ярость. И одна навязчивая идея, не дающая спокойно спать, есть, жить уже несколько месяцев, постепенно разъедающая мозг изнутри.
[indent] И револьвер.
[indent] Револьвер. Старый, тяжелый, с глушителем, полицейский, не его служебный — тот отобрали в день изгнания со службы. Этот Соломон вытащил из тайника в гараже старого Харви Бека месяцы назад, на «чёрный день». Харви, ныне покойный и единственный, кто ещё как-то верил в него после первого падения, спрятал оружие от греха подальше после его увольнения, но рассказал о тайнике на случай, если Солу придётся однажды защищаться. Соломон нашёл ключ — «чёрный день» настал. Оружие пахло машинным маслом и пылью. И смертью.
[indent] Поздний вечер, роскошное многоэтажное здание, стекло и сталь «Southern Cross Freight». Внутри в столь поздний час остаются только самые отчаянные трудоголики, которым нужно кормить семью, и глава судоходной компании — мистер Аластор Блэк предпочитает работать в вечерней тишине, чтобы его никто не беспокоил. А ещё по офисным коридорам ходит уборщик, мистер Рэймонд Ричи, что устроился работать за копейки в ночную смену и драить полы старой шваброй. Взяли его недавно, пару недель назад — Ричи согласился на такую убогую должность, чтобы не протянуть ноги от голода в своём доме-фургоне на колёсах. Он местный, что легко понятно по говору работяги-богана, и явно переживает сейчас не лучшие времена в своей жизни, судя по вечно мрачному небритому лицу. Зато он любит поиграть в шашки, обсудить злобных баб и выпить пива с охранником Тедом после смены — мистер Ричи становится лучшим другом Теда, настолько лучшим, что его нет нужды обыскивать перед каждым рабочим вечером. Не может же старина Ричи принести пистолет с глушителем на работу, в самом-то деле?
[indent] Оказывается, что может.
[indent] Навязчивая идея мести человеку, из-за которого всё рухнуло, превратилась в голове Соломона в уродливый план, трансформировалась в извращённый карьерный рост наоборот: коп — журналист — уборщик. И всё ради того, чтобы оказаться однажды лицом к лицу с мистером Аластором Блэком, вдали от свидетелей и посторонних лиц. Застать его врасплох, когда он останется один в своём офисе, один во всей своей крепости из стекла, гранита и стали. И выбить из ублюдка признание во всех преступлениях и грехах под дулом пистолета и под запись на диктофон. Найти в шкафах, на полках, в тайниках кабинета настоящий компромат, который не смогли слить когда-то осведомители. Возможно, с таким материалом даже получится вернуться назад на службу, которая тринадцать лет была смыслом всей его жизни.
[indent] Блэк поднимает глаза от бумаг, когда двери его кабинета открываются, а Ричи, мрачный уборщик, заходит без разрешения главного босса. На лице мистера Блэка удивление? Нет. Просто раздражение. И тень узнавания спустя пару секунд, когда в его лоб утыкается дуло пистолета. А потом, после требования подробных объяснений под запись, что же произошло с одним детективом, он только смеётся. Вспоминает подробности той досадной истории и надоедливого копа, который полез в дело, оказавшееся ему не по зубам — или, лучше сказать, не по клыкам.
[indent] Соломон не выдерживает этот смех. Весь его план летит к чертям, Блэк даже не думает его бояться, и он срывается, показывая, что не шутки шутить сюда пришёл и что угроза реальна. Выстрел тихий, глухой, но всё равно вспарывает хлопком тишину кабинета. Пуля точно в колено, с расстояния меньше метра — чтобы заставить ублюдка говорить под убедительным аргументом боли. Соломон ждёт всплеска крови, падения, криков и стонов, но Блэк лишь вздрагивает, медленно, как от лёгкого толчка. Ни крови, ни боли в глазах. Только холодное презрение. И та же лёгкая улыбка на губах — откровенная насмешка над человеком, который решил, будто сможет тягаться с хищником на равных.
[indent] Разум отказывается понимать увиденное. Реальность понятного и привычного мира трещит по швам, когда вторая пуля, пущенная уже в грудь, нисколько не впечатляет бизнесмена. Кажется, он испытывает лишь досаду за испорченный костюм. В нём нет ничего правильного, живого, человеческого и уязвимого. Соломон от шока даже не сопротивляется, когда в офис врываются люди — сильные, быстрые, безжалостные — выбивают револьвер из рук и скручивают его как ребёнка. Последнее, что Сол видит перед тем, как мешок натягивают на голову — глаза Блэка. Глаза хищника, смотрящего на насекомое.
[indent] Тьма. Склад. Запах страха, пота, крови и тлена. Его швыряют на холодный бетон, рядом с другими пленниками и неудачниками в одиночных клетках — такие же мужчины и женщины, с корнями местных аборигенов. Сол слышит всхлипы, стоны, безумный шёпот. Кто-то говорит, что Блэк это чудовище, мифический яра-ма-йха-ху, а все, кто здесь оказался, станут его кормом. На следующую ночь одного из людей уводит охрана. На другую исчезает и второй пленник. Сол понимает, что однажды настанет и его очередь на медленную унизительную смерть. Конец. Вся его борьба, вся ярость — к чему? Чтобы сдохнуть, сожранным монстром из аборигенских сказок? Наконец-то наступает горечь осознания того, что окончательно проиграл. Мир, система, Блэк, оказавшиеся правдой местные мифы — всё оказывается сильнее. Сильнее правды. Сильнее ярости. Сильнее человека.
[indent] На третью ночь, вот в этой кромешной тьме, в гуле его собственного отчаяния появляется не охранник, уводящий пленных на убой, а Он. Не как тень — как сама Тьма, обрётшая форму. Элегантный костюм, безупречные манеры, лицо с острыми чертами и карими глазами, в которых мерцают прошедшие века. Тихий голос, спокойный как шелест волн: «Соломон Вайс. Отчаянный человек. Я наблюдал за тобой долго. Очень долго».
[indent] Он говорит о том, как заметил молодого яростного копа, полезшего против интересов Аластора Блэка. О том, как Блэк хотел просто убить наглеца. И о том, как он, Ксавье, убедил того, что социальное уничтожение — изящнее и безопаснее. «Смерть героя создает мучеников. Но их позор рождает только презрение». Он говорит, как отвёл взгляд Блэка от опозоренного полицейского, позволив Соломону выжить после краха карьеры. И как потом... наблюдал. Как Соломон поднялся в журналистике. И как снова его жизнь разрушалась. Наблюдал, чтобы проверить его сталь. Чтобы увидеть, сломается ли он окончательно.
[indent] «Ты не сломался, Соломон. Ты вернулся к началу, ещё и с оружием. Глупо? Да. Отчаянно? Безусловно. Но... впечатляюще».
[indent] Ксавье не сказал главного. Не сказал, что именно он был архитектором всех падений. Что Блэк был лишь инструментом, пешкой в его игре по созданию идеального орудия и будущего потомка-ласомбра. Он видел в Соломоне не жертву, а сырьё. Дикий, неотёсанный алмаз ярости и воли, который он методично, жестоко обтачивал.
[indent] «Теперь ты здесь. Завтра тебя не станет. Или...» — Ксавье делает паузу, давая тьме и запаху смерти в подвале усилить эффект. «...или ты обретёшь силу. Станешь не человеком, но чем-то большим. Станешь не просто как он, а сильнее. И отомстишь тому, кто начал твой ад. Я дам тебе эту силу. Я сделаю тебя своим наследником».
[indent] Предложение висит в воздухе. Месть. Это слово жжёт сквозь пелену отчаяния. Блэк, его видимый враг, его демон. Стать сильнее его? Убить его? Да, тысячу раз да! Это единственный свет в кромешной тьме существования последних лет. Единственная цель, ради которой стоит сопротивляться. Позволить превратить себя в монстра. Соломон не думает о вечности, не понимает в полной мере, на что соглашается — он видит только шанс на месть. И альтернативу — смерть в подвале, забытый всеми. Выбора нет — только иллюзия такового, мастерски поданная пауком.
[indent] «Ладно», — Соломон соглашается, голос хриплый, но твёрдый. Не от надежды. От последней ставки. «Я согласен. Только дай мне убить его».
[indent] В тот момент, когда холодные, сильные руки Ксавье берут его голову, а острые клыки впиваются в шею, Соломон Вайс ещё думает о мести. Он не знает, что его истинный мучитель, его истинный создатель и разрушитель, держит его в своих руках. Он умирает человеком, жаждущим крови врага. Он возрождается как ласомбра — существом, которому ещё предстоит узнать истинную цену этого дара.
[indent] Смерть оказалась лишь началом долгого, мучительного перерождения. Пробуждение с жаждой крови в горле стало для Соломона первым настоящим уроком: он больше не человек. Он — хищник, яра-ма-йха-ху, сородич и каинит. И Ксавье, создатель и сир, не собирался щадить его.
[indent] Ксавье Ривера, испанец с манерами инквизитора и холодным умом терпеливого стратега, был одним из первых сородичей-европейцев, которые отправились вместе с колонизаторами покорять Австралию. Старейшина ласомбра, перенявший от сира и грандсира идеологию истинных анархов Первого Восстания, но вынужденный играть по камарильским правилам в городе, управляемом Князем Ламли. Ксавье всегда желал видеть Перт вотчиной анархов, внести свою лепту в клановое наследие первых диаблеристов, и потому многие годы кропотливо отводил взгляд Князя от местных бунтовщиков своими марионетками, гулями, слугами и рычагами власти, тем самым позволяя первым росткам будущего восстания не погибнуть, раздавленными камарильской пятой. В будущем Ривера станет одним из главнейших сородичей в революции анархов. Но пока, в те ранние годы, когда люди только начинали возводить свои города на австралийских землях, а сородичи, вслед за ними, стали управлять будущими мегаполисами по ночам, Ксавье силой, тенью и кровью выбил себе место в Перте — молодом городе, слишком далёком от европейского Джихада, а потому способным признать ласомбра-перебежчика полезным для развития активом. От его рук, теней и охотничьей винтовки пало достаточно местных неотёсанных аборигенов-гару, мешающих сородичам-колонистам развиваться на новой земле, чтобы Ксавье заслужил у Князя Ламли право однажды создать себе птенца. И наконец-то он нашёл себе подходящего кандидата в потомки.
[indent] С Аластором Блэком, уважаемым вентру Перта, Ксавье Риверу связывала долгая история соперничества за домен, за стадо, влияние и морские пути. Только Традиция удерживала их от прямого смертоубийства. Они оба были видными старейшинами Перта, стоявшими у истоков развивающегося города, и их противостояние напоминало затянувшуюся на десятилетия игру в шахматы, где игроки вонзали друг друг нож в спину, а также представляло собой череду вынужденных взаимных услуг и долгов, над исполнением которых бдила камарильская система. И в тот славный год, когда карьера детектива Вайса рухнула, была очередь Ксавье требовать исполнение долга у старого противника. Вековая система услуг и кредитов в качестве валюты была куда сильнее любой ненависти, кипящей между сородичами.
[indent] В качестве оплаты Ксавье потребовал с Блэка бескровного разрушения жизни надоедливого копа. Изящного, позорного, беспринципного и быстрого падения с вершины карьерной лестницы на дно, но без смертельного исхода для детектива, за которым Ксавье было любопытно наблюдать.
[indent] Можно сказать, Ривера выкупил жизнь Соломона лишь затем, чтобы после, уже во второй раз, разрушить её самолично.
[indent] Только это извращённое «покровительство» будущего сира и уберегло Сола от смерти, но низвело за неделю до грязи, из которой тот когда-то выполз. И всё лишь для того, чтобы вскоре Ксавье мог забрать Вайса к себе. Не сразу, конечно, а после ещё нескольких лет ада, перекивнушегося на его жизнь уже в роли журналиста. Финальным аккордом того, что Соломон был правильным выбором в потомки, стал тот вечер, когда Вайс явился с пистолетом к старому врагу сводить счёты и выбивать признания — протестный жест человека, который из последних сил вцепился в ускользающий шанс на возмездие и слабую надежду вернуть контроль над жизнью. Соломон не учёл лишь двух нюансов: первый — то, что Аластор оказался отнюдь не простым смертным человеком; второй — мистер Блэк был лишь исполнителем его первого падения, а не истинным кукловодом, дёргающим за ниточки из тени.
[indent] Когда Блэк узнал, кого Ривера сделал своим потомком, он понял весь скрытый смысл уплаченного долга. Ещё один ход ласомбра в их долгой шахматной партии, на этот раз пешкой, метящий в ферзи.
[indent] Обучение Сола под крылом сира было жестоким, почти садистским. Ксавье был безжалостен, пока испытывал протеже на прочность, ломал, заставлял снова и снова подниматься, пока в нём не останется ни капли слабости. Ксавье методично добивал остатки человеческой сентиментальности. Заставлял Соломона охотиться на тех, кого тот когда-то защищал. Манипулировать знакомыми из прошлой жизни. Видеть в людях только кровь или инструменты. «Романтика — для глупцов и тореадоров. Ты — тень и сталь. Чувства — слабость. Оставь себе цинизм — он будет твоим щитом от безумия вечности». Соломон не стал монстром, убивающим из садизма — Ксавье не желал, чтобы его потомок уподобился зверью Меча Каина. Человечность неизбежно угасала, но каждое действие диктовалось исключительно прагматичным расчётом: если можно не убивать, Сол оставляет жертву живой. Но если смерть неизбежна — он не должен мучаться угрызениями совести. Он всё ещё шутил, чёрный юмор стал броней, но чувства притупились достаточно, чтобы не испытывать острой вины или жалости. Под бдительным менторством сира Соломон учился повелевать мраком, заставлять его обволакивать себя, душить врагов, принимать форму щупалец и когтей, гасить свет вокруг. Тени стали его продолжением, оружием и укрытием. Ксавье заставлял его тренироваться в Доминировании на смертных, а потом и на слабых вампирах, пока Соломон не научился ломать сопротивление даже тех, кто пытался бороться. Третий дар крови, неродной клану, давался тяжело, но понимание, что скрытность будет полезна выживанию, заставляла стараться только усерднее. Каждый урок был пыткой, проверкой на разрыв. «Сломаешься? Значит, был ничтожен», — говорил Ксавье, наблюдая за успехами и неудачами своего потомка, за которого дорого заплатил. Тот не ломался.
[indent] По ночам, между обучением дарам крови, Ксавье вплетал в сознание Соломона историю клана. Не ту, что знали фанатики-шабашиты или редкие перебежчики-камарильцы. Истинную историю — о первых ласомбра, отчаянных бунтарях, поднявшихся против тирании собственного Прародителя, совершивших диаблери во имя свободы. Анархия это возврат к истокам, а быть ласомбра-анархом значит быть свободным хищником, признающим лишь власть своей воли и силу своих теней. Соломон, с его выжженной верой в системы, впитывал это как откровение. Его бунтарский дух нашёл историческое оправдание, его ненависть к иерархиям обрела знамя. Ксавье создал из него того, кого хотел видеть в своём потомке, молодом ласомбра-анархе — циничного, расчётливого сородича с волей, закалённой в аду бессмертия, и яростью, достойной продолжения дел предков клана.
[indent] Ещё одним впечатляющим уроком новой реальности стала поездка на восток Австралии, когда Ксавье вывез своего потомка за пределы Перта, под покровом строжайшей конспирации. Одних лишь слов было мало — нужно было наглядно продемонстрировать птенцу то, как заблуждаются в собственной натуре сородичи Башни из Слоновой Кости и насколько ничтожны вампиры Меча Каина. Независимый Сидней встретил двух представителей ласомбра пёстрым, бесконтрольным и грязным хаосом сект и мировоззрений, где сородичи торговали кровью, информацией и смертью. Сила была валютой, воля — законом. Никто, даже Саррасайн, не диктовал, как жить или умирать. Соломон видел свободу Сиднея, но и беспощадность его сородичей. Аделаида же, принадлежащая Камарилье, как и Перт, удостоилась презрения Сторожей — с Князем, восседающим на троне как паук в сети жалких интриг, и старейшин-гиен, прикрывающих трусость титулами и Традициями, с властью подобной карточному домику из страха и лжи. Камарилья напоминала о мире, пока Сол был жив, и лицемерии любой власти. Шабашитский Брисбен, город-крепость, пропитанный страхом, кровью, фанатизмом и пытками во имя Джихада, стал в глазах Вайса ничем не лучше домена Камарильи. Ксавье показывал своему протеже ту самую слепую жестокость Зверя, возведённую в абсолют, а на деле совершенно пустую, бесцельную и показательно-громкую. Это вызывало не страх, а глубокое отвращение.
[indent] Камарилья — гниль. Шабаш — безумие. Лишь Анархия, истинная, как у первых диаблеристов, могла дать свободу быть хищником.
[indent] Когда в восьмидесятых Камарилья Перта столкнулась с восстанием местных анархов, у Соломона не возникло сомнений, чью сторону выбрать.
[indent] Анархи подняли бунт, и город погрузился в хаос. Камарилья рушилась, её приспешники бежали, как Князь Ламли, или погибали под ударами восставших анархов. Бывшая элита Башни пряталась по норам как напуганные крысы, пока анархи сжигали убежища, перегрызали глотки гулям, топили морской транспорт и рушили рычаги давления среди мира людей. Ночные улицы перестали быть безопасны для людей. Многие сородичи показали тогда свои истинные лица: Ксавье, все эти годы терпеливо разыгрывающий добропорядочного камарильца и ласомбра-отступника, наконец-то получил то, чего хотел — возвращение к анархистскими корням под рёв пламени и реки крови. И бушующий вокруг бунт позволил свести счёты со многими противниками, освободившись от гнёта Традиции, под страхом окончательной смерти запрещающей убийство сородича. В расстрельный камарильский список Ксавье попал и старый знакомый — Аластор Блэк, который в охваченном революцией Перте оказался загнан в угол, потерявший союзников, гулей и поддержку. Башня рушилась как карточный домик, а вместе с ним и шансы выжить в кровавой бойне, учинённой анархами.
[indent] Утомительные игры в шахматы кончились — настала пора рубить головы королям за пределами доски.
[indent] Последнее столкновение старых соперников было жестоким и беспощадным. Блэк, израненный в бою с молодыми и жадными до крови анархами, лишённый поддержки, всё ещё пытался сохранить достоинство, теперь отбиваясь от теней. Ривера, на чьей стороне было преимущество всей начавшейся бойни, стал воплощением его грядущей окончательной смерти. И видит Каин, Ксавье хотел собственными тенями вырвать из груди сердце старого врага. Но он обещал когда-то своему потомку дать возможность отомстить — и наконец настал этот долгожданный момент.
[indent] Блэк, ослабленный, не смог противостоять теням двух ласомбра, сира и его потомка. Соломон же чувствовал не личную ненависть человека, а холодную ярость анарха. Блэк олицетворял все, что он ненавидел: Камарилью, иерархию, систему, ложь, власть над ним, контроль, тиранию чужой руки. Уничтожение Блэка было символом смерти старого порядка. Бывший полицейский и уничтоженный журналист больше ничего не значили — был лишь ласомбра-анарх, наследник первых бунтовщиков, исполнитель воли сира и своей собственной жажды власти. Ксавье наблюдал за казнью, отойдя в сторону и позволяя потомку наконец-то привести долгожданный приговор в исполнение. В его обычно холодных глазах светилось редкое чувство — удовлетворение. Его проект увенчался успехом. Из сломленного человека, игрушки в руках вампирских интриг, он выковал идеальное оружие анархии — ласомбра, для которого бунт был не вынужденным выбором изгоя двух сект, а сутью существования.
[indent] Камарилья Перта пала, начиналась новая эра. И Ксавье знал — его дитя займёт в ней достойное место. Или станет угрозой. Что лишь добавляло остроты вечной ночи.
[indent] Перт, окутанный дымом недавней революции, стал доменом анархов. Хаос был не просто следствием — он был принципом. Ксавье Ривера, как один из архитекторов победы и старейший ласомбра в городе, закономерно стал Бароном, контролирующим ключевые портовые районы и теневые сети. А его правая рука, его идеологический наследник и орудие — Соломон Вайс — упивался новой реальностью.
[indent] Никаких Князей, никаких Архиепископов. Только сила воли, свобода хищника и право строить свою судьбу в кровавом хаосе мира. Соломон наслаждался властью, уважением, смешанным со страхом, и возможностью действовать без оглядки на удушающие правила Камарильи. Он как протеже Барона Риверы занимался обеспечение безопасности (или организация перехвата) контрабандных грузов через порт — оружие, наркотики, антиквариат, украденные артефакты, торговля живыми сосудами. Соломон использовал свои старые полицейские знания о логистике и связи в криминальном мире смертных, а журналистский опыт работал для сбора компромата, дискредитации потенциальных соперников Ксавье среди других Баронов Перта. Иногда переговоры с несогласными смертными бизнесменами или непокорными молодыми сородичами заканчивались применением ментального подчинения, запугиванием тенями и грубой силой для убеждения, что с Бароном-ласомбра и его потомком стоит считаться. Вокруг Соломона собралась небольшая котерия единомышленников: гангрел-крокодил Максвелл, малкавианка Аннабель, равнос Реми и носферату Молчун. Молодые сородичи, участвовавшие так же, как и Сол, в политическом перевороте города. Амбициозные и жадные анархи, дорвавшиеся до своего куска пирога власти.
[indent] Однако славные годы с лаврами победы не продлились долго: Ксавье вызвал своего потомка на приватный разговор и выдал новый приказ — доставить важный груз в Лос-Анджелес. Ривера не доверил его ни гулям, ни смертным курьерам — слишком ценно, слишком опасно. Ему нужен был только проверенный сородич с высоким кредитом доверия и умением ходить под парусом. Потомок идеально годился на роль того, кто должен был пересечь океан и вручить таинственный прочный металлический кейс (содержимое оставалось загадкой даже для Соломона) определенному Барону Свободного Штата.
[indent] Распоряжение Ксавье, подтверждающее лояльность котерии пертской Анархии, и сама их репутация как ветеранов переворота действовали как пропуск через океан. В Лос-Анджелесе котерию не встретили с распростёртыми объятиями, но и не объявили шпионами Шабаша. Местные анархи оценивающе смотрели на австралийцев, особенно на Соломона — ласомбра всегда вызывал подозрения. Встреча с калифорнийским Бароном прошла напряжённо, но без эксцессов. Кейс сменил хозяина. Задание было выполнено.
[indent] Но вернуться сразу Соломон не спешил. Первые же недели в Лос-Анджелесе показали: здесь кипит настоящая война. Шабаш регулярно атаковал анклавы анархов, пытаясь разорвать Свободный Штат. Без авторитета Ксавье за спиной, Соломон снова становился подозрительным чужаком. Каждый взгляд местных анархов словно говорил: «А не шабашит ли он? Не предаст ли?». Его клан был их злейшим врагом на поле боя, а австралийское происхождение, акцент, манеры — всё это выделяло его, делало мишенью для недоверия. Соломон понимал — слова, статус сира, свои заслуги в Перте здесь ничего не стоят. Доверие Калифорнии покупалось только кровью врага. Он и его котерия (те, кто решил остаться с ним — не все хотели ввязываться в чужие разборки) сражались плечом к плечу с калифорнийскими анархами против набегов стай Шабаша. Иногда успешно, иногда не очень. Так же, как и местные, несли потери — Максвелл погиб, прикрывая отход группы молодых анархов от засады, Аннабель окончательно сошла с ума и пропала в трущобах. Каждая потеря отрезала нить, связывающую Сола с Пертом и Ксавье.
[indent] Но такова была цена за то, чтобы местные анархи постепенно привыкли к нему. Он стал «тем ласомбра-анархом с другого конца света, который рубит шабашитов не хуже нашего». Но Соломон видел изнанку Свободного Штата: те же амбиции, интриги, борьбу за влияние между Баронами, только без пышных титулов Камарильи. Его цинизм лишь укрепился. И в нём, подогретым клановой жаждой власти, начала зреть мысль: «Почему я должен быть чьей-то правой рукой? Почему не стать Бароном самому? Здесь, где я доказал свою ценность кровью?».
[indent] Идея созрела. Новая навязчивая идея, новая одержимость, заразившая разум. Соломон Вайс больше не видел себя в Перте. Возвращение означало вечное пребывание в тени Ксавье, вечного ученика, вечного инструмента. А здесь, в Лос-Анджелесе он обрёл новых союзников, которые видели в нём не наследника Барона Риверы, а Соломона Вайса — эффективного сородича. Здесь он мог строить свою собственную силу, свою собственную историю. Когда пришло очередное напоминание от Ксавье с требованием вернуться в Перт, Соломон отправил ответ, краткий и циничный: «Ксавье, Перт — твой город. К обеду не жди, останусь здесь».
[indent] Сол не просто остался в Калифорнии. Он начал собирать вокруг себя верных, молодых или тех, кому выгодна его сила, сородичей, которых не устраивали местные Бароны, плюнувшие на Status Perfectus и начавшие строить свою Камарилью в миниатюре. Намечал территорию, которую можно было бы контролировать. Подготавливал почву, выискивая полезные инструменты среди людей. Идея из дерзкой мечты превратилась в план. Соломон, ласомбра-анарх, бывшая правая рука Барона, решил стать Бароном сам. Не вопреки анархии, а воплощая её суть — силу и волю отдельного хищника. Иронично, что тень, которой он так мастерски управлял, больше не желала служить чужому свету. Она жаждала отбрасывать свою собственную, пусть и мрачную, тень власти.
[indent] Однако в который раз все планы были разрушены.
[indent] Вторжение азиатских сородичей в девяносто восьмом году обрушилось на Свободный Штат как цунами. Это не были знакомые стаи Шабаша, против которых можно было выстроить оборону, а адепты сил, о которых западные вампиры лишь смутно слышали. Управляемый хаос, который был основой анархии, стал её ахиллесовой пятой перед лицом столь изощрённого, организованного и чуждого врага.
[indent] Первое время Соломон держался. Его прагматичная жестокость и умение действовать в хаосе позволили его котерии наносить болезненные контрудары. Они выжигали гнёзда захватчиков, устраняли лидеров мелких отрядов, пытались организовать оборону своих районов. Он сражался плечом к плечу с теми, кого надеялся однажды возглавить, его новая котерия дралась отчаянно. Кровью и тенями он пытался отстоять то, что считал своим будущим владением.
[indent] Но азиатская волна была неодолимой. Чужаки действовали слишком быстро, слишком непредсказуемо, используя слабости, о которых анархи и не подозревали. Потери росли в катастрофических масштабах. Горькое осознание поражения пришло не в один момент. Оно накапливалось с каждым погибшим союзником, с каждым захваченным опорным пунктом, с каждым донесением о падении очередного сородича Свободного Штата. Бороться дальше значило лишь умереть с честью, но без смысла. Амбиции о титуле Барона превращались в пыль из-за слепого удара судьбы, пришедшего откуда никто не ждал.
[indent] Вместе с последним выжившим членом своей калифорнийской котерии Соломон принял единственно возможное решение. Отступать. Бросить то, что ещё не пало, но уже было обречено. Они пробились к побережью, к одному из последних отчаянно уходящих из захваченного Лос-Анджелеса морских судов. Соломон стоял на корме ржавого грузового сухогруза, смотря, как берега Калифорнии, озарённые пожарами его рухнувших амбиций, медленно погружаются во тьму и туман. Желание стать Бароном лежало на дне Тихого океана вместе с призраком Свободного Штата.
[indent] Сол не чувствовал себя сломленным. Он чувствовал себя... опустошённым. Амбиции, подогретые годами борьбы и клановой жаждой власти, наткнулись на стену абсолютно чуждой силы, против которой его воля и тени оказались бессильны. Он снова стал изгоем, беженцем, без территории, без статуса, без чёткой цели. Только море за бортом и бесконечная ночь над головой. Куда плыть? Зачем? Эти вопросы пока не имели ответа. Было только горькое послевкусие поражения, смывшего одной волной его планы как песочный замок. Путь к власти в Калифорнии закончился, не успев толком начаться. Оставалось лишь плыть по течению, сохраняя цинизм и волю как последние якоря в этом бесконечном море тьмы.
[indent] Калифорния растворилась в дымке за кормой, оставив лишь горький привкус пепла и крови на губах Соломона. Его мир сжался до размеров старой скрипучей яхты, выкупленной за рискованный рейс с оружием для анархов Санта-Круза. Морское дело пришлось вспоминать быстро, практикуясь у гуля-капитана, чтобы потом, когда тот исчерпал свою полезность, высадить на берег вместе с вещами. Корпус корабля, пропитанный солью, рыбой и ржавчиной, скрипел на волнах. Тихий океан стал одновременно тюрьмой и спасением. Возможное возвращение в Перт, в тень Ксавье, было хуже окончательной смерти — оно означало бы капитуляцию духа.
[indent] Не было романтичного флота изгоев-анархов. Лишь безымянная яхта, изредка принимающая платных пассажиров: беглых анархов, пытающихся так же, как и Вайс, найти место в этом мире; дрожащих дезертиров Шабаша с перекошенными лицами от страха перед погоней; наглых контрабандистов Камарильи, которым нужно было исчезнуть; сородичей без фракции, чьи глаза светились животным страхом перед берегом. Оплата была простой — кровь, оружие, слухи, редкая информация, деньги, услуги. Гаванями были тёмные причалы Сан-Диего, где воздух пах нефтью станций, берега туманной Санта-Барбары и сияющие в ночных огнях причалы Сан-Франциско. Его единственной постоянной связью с миром стал такой же анарх, подобранный на борт койот-малкавиан. Он не был другом. Он был необходимостью. Койот знал безопасные лазейки в портовых городах, языком миролюбивых слов или угроз договаривался о причале, о грузе, о молчании. Он чувствовал засаду за милю, а безумный взгляд становился остекленевшим, когда срабатывала чуйка на скорую беду. Без его предсказаний на опасность Соломон давно бы стал добычей либо шабашитских ласомбра, либо недружелюбных камарильцев, либо иных противников.
[indent] С годами юг стал слишком горячим. Злобные азиаты в Калифорнии строили свою призрачную империю, в соседних регионах свирепствовал Шабаш, а Камарилья медленно возвращала контроль над городами. Яхта потянулась на север, вдоль все более дикого холодного побережья. Вот короткая остановка в Ньюпорте — городе, пахнущем деревом, рыбой и вечным штормовым предчувствием, и пребывание на берегу было кратким и нервным. Дальше — Кэннон Бич, с мрачным величественным пейзажем, стоянки здесь были долгими, но пустыми — скука была почти такой же угрозой, как враги. Форкс стал той ещё глухоманью с заболоченными опасными лесами, в которых сородичам не были рады.
[indent] Сол нигде не задерживался. Оставалось только плыть куда-то на север.
[indent] Яхта добралась до Сиэтла осенью две тысячи шестнадцатого года. Не по воле капитана, а по жёсткой необходимости. Двигатель шумел как умирающий астматик, корпус протекал в трёх местах, а последний контракт — переправить испуганную малкавианку, видевшую «огненных демонов», преследующих её — требовал именно этого города. Сиэтл встретил Соломона стеной серого дождя, острыми иглами небоскребов, пронзающих низкое небо, и тяжёлым запахом морской воды и чего-то металлического, промышленного. Потрёпанная яхта требовала длительного и дорогого ремонта в сухом доке. Без него — путь на дно. Годы скитаний, потери, постоянный страх высадили Соломона на берег. Цинизм стал бронёй, но под ней сквозила глубокая, усталость. Бежать дальше, на Аляску? В вечную мерзлоту? Бессмысленно.
[indent] «Здесь можно затеряться, Сол», — говорил спутник-койот, его обычно бесстрастные глаза впервые отражали усталую надежду. — «Город большой. Дождь скрывает всё. Камарилья сильна, но слепа к тем, кто не лезет на рожон. Анархи… они выживают. Как и мы». Передавая малкавианку её контактам, Соломон чувствовал острое, почти физическое отвращение к мысли снова выйти в открытое море на этой развалине, которая могла затонуть в любой момент. Берег, даже враждебный, манил хотя бы какой-то стабильностью.
[indent] Предстать перед Князем Сиэтла было горькой пилюлей. Соломон стоял в роскошном, но леденяще-холодном пентхаусе с панорамным видом на ночной, залитый дождем Сиэтл. Контраст с его потрёпанной старой яхтой и пропахшей морем одеждой был унизителен. Князь — холёный вентру смотрел на него с плохо скрываемым презрением, словно оценивая степень угрозы или степень ничтожества. Соломон произнес только необходимое: имя — Соломон Вайс, клан — отступник-ласомбра, статус — австралийско-калифорнийский анарх, цель — временное убежище для ремонта судна. «Мои дела не пересекутся с вашими. Я останусь на территории анархов. Я не ищу проблем».
[indent] После нескольких долгих ночей, мучительного ожидания и внутренних проверок разрешение остаться было получено, а унижение перед Башней — проглочено.
[indent] История повторялась с жестокой иронией: принадлежность к ласомбра снова делала Сола подозрительным изгоем. Шёпотки «Шабашит? Шпион?» следовали за ним по пятам в прокуренных углах территории анархов. Рядом не было ни котерии старых товарищей, ни других союзников, ни одного знакомого лица. Только койот, который быстро нашёл свои интересы в городе — торговля информацией, связи с контрабандистами. Никакого авторитета, ни тени былого статуса правой руки Барона Перта, ни имени, за которым стояла бы реальная сила. Соломон был никем. Странником на развалюхе-яхте, вынужденным снова и снова доказывать анархам, что он не враг. Судно, пришвартованное в самом глухом углу порта, тихо ржавело, напоминая о возможности бегства. Только бежать было некуда. А значит, что нужно было учиться выживать здесь. И найти способ снова стать хозяином своей судьбы, даже в этом камарильском городе.
[indent] Году к две тысячи семнадцатому Соломону стало ясно: ремонт яхты затянулся, а статус временного гостя истёк. Нужно было гарантированное право остаться среди анархов. Чтобы не стать мишенью, нужно стать полезным инструментом. Год за годом Сол выкладывал кирпичики лояльности местным анархам из грязи, крови и теней. Койот, его проводник, был ценным активом. Соломон не контролировал его, но их интересы часто совпадали. Малкавиан знал маршруты контрабанды, безопасные места встреч, имел связи среди многих анархов разных штатов. Соломон предоставлял ему крышу и иногда силу для его дел. Взамен койот подтверждал его историю перед сомневающимися: «Да, я вытащил его из Калифорнии, когда азиаты всех порешали. Он потерял там всё. Его котерию. Его место. И он ненавидит Шабаш не меньше вас». Это косвенное свидетельство работало лучше громких слов самого Соломона.
[indent] Однако чужих речей всё равно не было достаточно.
[indent] Сол знал, что за ним следят свои же. Те самые анархи, ради которых он когда-то участвовал в перевороте в родном Перте или проливал собственную кровь в чужом Лос-Анджелесе. Теперь они смотрели на него, ласомбра, как на волка, забредшего в овчарню. Ирония? Да. Но Соломон давно посмеивался над такими вещами.
[indent] Вскоре Солу выпала возможность доказать не только словом, но и делом свою лояльность анархам Сиэтла. Элиас Рейес, панковатый бруха-анарх, был молод, горяч и глуп как и все, кто ещё не понял, что вечность — это не героическая сага, а грязная бесконечная война всех против всех. Он собрал вокруг себя таких же идеалистов — калифорнийских беженцев с глазами, полными ярости, молодых бунтарей, чья жажда крови перевешивала здравый смысл, и пару независимых сородичей, готовых продать душу за кусок территории. Их план был прост: сместить Барона, заняв его место, свалить вину на Камарилью и поднять восстание, отжав себе город.
[indent] Соломон узнал об этом почти сразу. Не потому, что был гением. А потому, что Элиас был ужасно предсказуем в том, чтобы предложить калифорнийскому беженцу присоединиться к крестовому походу против нынешнего Барона. Тот был слишком лоялен к властвующей в Сиэтле Камарилье, которая ничего не сделала для нуждающихся в помощи анархов и их Комитета. Соломон вошёл в их круг легко. Он клялся в верности. Пожимал по-братски руки. Был ещё одним озлобленным анархом Свободного Штата, ещё одним потерявшим всё в Калифорнии.
[indent] И предал Элиаса по-ласомбровски спокойно, спустя пару ночей сдав Барону вместе с сообщниками и всеми подробностями плана покушения. Сам Барон не был удивлён такой новостью — его осведомители работали хорошо, давно донёсшие шефу о готовящемся безыскусном мятеже. Барону оставалось только подождать и посмотреть, кто в итоге предаст его, а кто проявит хотя бы какое-то уважение, отказавшись участвовать в локальном бунте. Соломон оказался в категории вторых, что определило покровительственное отношение главы анархов к нему. Вскоре Элиас исчез. Не «был убит». Не «бежал». Исчез. Как будто его никогда и не было. Сол предполагал, что молодой бруха отправился вечность кормить рыб на дне залива с парочкой цементных блоков, привязанных к ногам.
[indent] Барон не поблагодарил Сола — вместо этого задал простой вопрос: «Почему?». Сол лишь пожал плечами: «Потому что такой Барон-идиот мне не нужен»*. Сородича-анарха подобный ответ устроил. Наконец-то вопрос лояльности ласомбра был исчерпан.
[indent] В две тысячи девятнадцатом, когда часть ласомбра перешла в Камарилью, Соломон не стал скрывать своего презрения, но и не лез в открытый конфликт с перебежчиками. Среди анархов он отпускал язвительные шутки: «Слыхали новость? Мои благородные кузены теперь княжеские холуи! Видимо, я последний настоящий ублюдок в этом проклятом клане. Коллекционная редкость, блядь». Вот уж ирония всего его существования: пока он кровью отмывался от клейма клана, дорогие братья и сёстры просто перешли на сторону Башни и сразу стали респектабельными членами Камарильи. Им даже милостиво выдали по примогену в крупных городах, прелесть-то какая, смотреть тошно.
[indent] И вот на дворе славный две тысячи двадцать третий год. Соломон не терял времени в Сиэтле, оценивая и анализируя, как обстоят дела в городе. Заводил нужные знакомства, обзаводился связями среди анархов и независимых сородичей, а также полезными людьми, где-то прибегая к мирным переговорам, в одних случаях используя боль, страх и насилие, а в других довольствуясь шантажом и угрозами. Его прошлое как талантливого управленца при сире в Перте и амбициозного неоната в Лос-Анджелесе не прошло даром: снова растущая вокруг его личности котерия анархов-союзников, снова контроль над криминальными ячейками в гетто, парочка полезных гулей в нужных сферах и торговля оружием, наркотиками и людьми.
[indent] Настала пора в который раз снова подниматься со дна.
Отредактировано Solomon Weiss (Вчера 02:01)
